Мэриан Гудман: "На арт-рынке искусство отошло на второй план"

Владелица галереи современного искусства в Нью-Йорке Мэриан Гудман входит в число самых известных и влиятельных арт-дилеров мира. Считается, что гений дилера состоит в том, чтобы инстинктивно формировать культурный ландшафт, и это у Гудман получалось более последовательно и успешно, чем у любого другого современного галериста. Она не устраивает громких, пафосных мероприятий, никогда не раскрывает доходы Marian Goodman Gallery (в 2013 году журнал Forbes оценил выручку ее галерей в $150 млн). Галерея Marian Goodman в Нью-Йорке – одна из самых популярных туристических достопримечательностей.

«Я была очень застенчивой и робкой, когда делала первые шаги в мире искусства. Я и до сих пор остаюсь такой», – начинает беседу Мэриан. У нее очень мягкий, располагающий голос, но в цепких карих глазах сквозит ирония. «Некоторые люди рождаются самоуверенными, я такой не была. Каждый должен найти собственный путь, делая то, что он хочет делать, если знает, как это сделать. Я просто ощущала, что инстинктивно чувствую произведения искусства, – объясняет она выбор профессии и добавляет, – но это не означает, что у меня был дар что-то увидеть и определить».

Сейчас Гудман 87 лет (хотя на вид не дашь больше шестидесяти). И Гудман явно скромничает – без такого дара она бы не заработала безупречную репутацию на глобальном арт-рынке. Ее вкус эксперты определяют как «изысканный и бескомпромиссный». Все без исключения выставляемые ею мастера – от художников Герхарда Рихтера и Джона Бальдессари до аргентинского скульптора Адриана Вильяра Рохаса, первая выставка которого открылась на Манхэттене в сентябре, – серьезные концептуальные мыслители.

Для встречи Гудман выбрала Париж, где одна из ее галерей празднует 20-летие. В свои 87 лет она неутомимый и увлеченный человек: за несколько часов до нашей встречи в Париже она успела съездить в Кельн, чтобы посмотреть последние произведения Рихтера, после нашей встречи планирует отправиться на открытие выставки в Лондон, где в прошлом году открылась ее третья галерея.

«Это мой любимый город, – говорит она о Париже. – Лондон похож на Нью-Йорк – там очень жесткая конкуренция. Мне нравится пробовать. Моя французская галерея – одна из самых маленьких, но я очень хочу, чтобы она работала и развивалась. Франция переживает не лучшее время, правительство отобрало у музеев деньги, коллекционеры переместились в другие страны из-за роста налогов».

Нравится ей Париж и тем, что это, по ее словам, «очень сдержанный город». Когда мы заходим в небольшое в старом стиле бистро Le Hangar, официанты приветствуют Гудман дружелюбными улыбками и сразу же предлагают тапенад, тост и минеральную воду. Бистро выдержано в едином стиле: кожаные банкетки, белые скатерти, рукописные меню и плакаты выставок Матисса и Сезанна.

Первое знакомство Гудман с искусством состоялось через плакаты. Ее отец Морис Геллер, потомок первого поколения эмигрантов из Венгрии, хотя и был бухгалтером, но «был действительно увлечен искусством». «Он много читал про искусство, приносил домой плакаты с произведениями французских мастеров, в нашем районе жил и известный нью-йоркский дилер Сидни Дженис», – вспоминает Гудман.

На вопрос, когда она начала профессионально заниматься искусством, моя собеседница отвечает: «Я, честно говоря, не помню совсем. Я действительно не знала, каким будет мой путь».

В 1949 году она окончила Emerson College в Бостоне по специальности «история». В 21 год вышла замуж за инженера Уильяма Гудмана. «Скоро у нас родились сын и дочь», – вспоминает она. Гудман занималась семьей, была членом благотворительного комитета школы, в которой учились ее дети. «Но как-то я встретила художника Франца Клайна – он был хорошим человеком и дал мне пачку своих небольших картин. Мы очень дружили. Все, кому удавалось получить работу Клайна, были в восторге , но мне было просто любопытно, потому что это был совсем другой мир. Тогда я поняла, что мне нравится работать с художниками и я должна быть серьезной и получить образование в области истории искусства», – рассказывает она.

В 1963 году она поехала изучать историю искусств в Колумбийский университет, но проучилась там полтора года – пока не развелась. Развод стал ключевым моментом в ее жизни. «Тогда я поняла, что мне надо будет работать. Я никогда в своей жизни не работала. Женщины тогда вообще не работали, – говорит Гудман и продолжает, – с тех пор многое изменилось, очень многое изменилось в 1960-е гг. – началась борьба за гражданские права, права женщин. Мир философии, литературы стал огромным. В изобразительном искусстве произошел большой скачок, появились новые, фантастические идеи».

Авангардистов больше любили в Европе, в Америке очень мало знали о европейском искусстве, рассказывает Гудман. Это и предопределило ее дальнейший путь. В 1965 г. она открыла свой первый бизнес – стала издавать в США плакаты с произведениями европейских художников, включая Йозефа Бойса и Блинки Палермо и бельгийского сюрреалиста-концептуалиста Марселя Бротарса. «Когда я впервые встретила Бротарса в Берлине, я подумала, что надо представить его замечательные произведения в Нью-Йорке. И глядя на его работы, я подумала, что, если никто не хочет это делать, я это сделаю. Его произведения поражают воображение», – говорит она с улыбкой.

Первую галерею Гудман открыла в 1977 году с выставкой произведений Бротарса. Следующие 10 лет она представила Нью-Йорку многих европейцев, включая Ричарда Дикона, Джузеппе Пеноне и Лотара Баумгартена. А также и американцев, которые работают с нетрадиционными материалами, – Лоуренса Вайнера и др. В 1960–1970-е гг. в мире было много идеализма и это трудно было игнорировать, отмечает она.

Когда она начала работать арт-дилером, эта профессия не приносила быстрого заработка, но была уважаемой: «В XXI в. все изменилось: искусство на арт-рынке отошло на второй план – здесь доминирует реклама, стадное чувство, нереальные цены и уже нет четкой зависимости между качеством и успехом».

«Рынок должен существовать. Художники должны жить и продавать свои произведения, и моя обязанность – помогать им в этом, – говорит моя собеседница, но вдруг задумывается и после паузы продолжает: – Трудно передать это словами... У художников есть дар выражать свой внутренний мир таким образом, что это обогащает окружающих. Искусство может тронуть душу – это действительно звучит банально, но это основа всего». Гудман жалуется, что сегодня молодым художникам труднее выбиться в люди, нет всплеска «новых подходов».

Я спрашиваю, не расстраивает ли ее то, что мир искусства стал чрезмерно материальным? «Я не понимаю, о чем вы», – говорит она, пресекая разговор на эту тему.

Она блестяще играет по законам рынка: на следующий день проводит банкет в честь художника Уильяма Кентриджа на сто человек в номере Pompadour отеля Cafe Royal. Кентридж – «художник с большим сердцем и душой, его произведения прекрасны», замечает Гудман. Одна из его работ напоминает парад беженцев, это как-то не вяжется с позолотой номера Pompadour и шампанским «Вдова Клико», которое подавали на приеме. Сам Кентридж заявил об «оптимизме и великодушии», которые необходимы для художников. Я представила cебе директоров крупнейших музеев по всему миру во главе с Ником Сирота из Tate Modern, которые рассматривают работы Кентриджа. Мне стало ясно, что смесь застенчивости, интеллекта Гудман и помпезности в приемах, граничащей с обольщением, – это и есть главная модель продвижения искусства в XXI в.