Дмитрий Ханкин: "Русское искусство плохо бьет по голове"

Сфера искусства затянула Дмитрия Ханкина еще в середине 80-х годов. Сегодня он упоминается во всех списках самых влиятельных людей в российском искусстве. Он открыл галерею «Триумф», привез в российскую столицу ряд громких выставок. В общем, это человек, который представляет себе место Москвы на культурной карте мира и место современного искусства в жизни москвичей. 

– Дмитрий, говорят, вы сколотили свой капитал в 90-х, торгуя антиквариатом. Что привело вас именно в эту сферу? И нужно ли было вообще тогда искусство народу?

– Давайте сперва про сколачивание капитала. Мне вообще это не свойственно. Я не накопитель, и делать это совершенно не умею. Единственный мой серьезный капитал – это люди и связи. Больше ничего.  

– Но почему все же искусство и антиквариат? 

– Вы знаете, мне это всегда нравилось. Я самонадеянно считал тогда, что я в этом разбираюсь. И все как-то сложилось и мне повезло. Что касается вашего недоуменного вопроса, нужно ли искусство, то оно было нужно всем и всегда. Самые лучшие советские коллекции Ленинграда сложились в блокаду. Очень крутые коллекции в Москве, особенно западного искусства, сложились после войны. И это были не маршальские коллекции, а капитанские и майорские, потому что капитаны и майоры служили в тяжелой артиллерии и могли увезти много на тягачах и зарядных машинах. А кто-то умный выходил к вагонам, проезжавшим через транзитные московские станции, и на водку менял Дюрера, Кранаха, Грюневальда.

Всегда были люди, которые понимали, что существуют непреходящие ценности, и к ним относятся крупные бриллианты, которые легко зашить в шинель и бежать с ними по льду Финского залива от комиссаров, или, например, очень дорогое, но компактное искусство, легко перемещаемое от назойливого внимания ОБХСС.

Вы даже не представляете, как в 80-е годы расцвел рынок искусства. Была категория людей, озабоченных вложением невозможного количества денег, которые в Советском Союзе не рассовывались никуда, кроме как по трехлитровым банкам и в землю. И эти люди скупали искусство, формировали подпольный рынок, с которым я соприкоснулся в середине 80-х. От этого и возник интерес. 

– А сейчас он не поубавился? На фоне кризиса современного искусства, о котором сейчас многие говорят?

– О кризисе современного искусства говорят все и давно. И в мире, и в России. Это глобальное явление, которое длится достаточно долго и вяло проистекает. А у нас все процессы, перенесенные на русскую почву, проистекают резче. У нас даже брюква и та вырастает больше и быстрее. Следы мирового кризиса сильнее отразились на русском современном искусстве, потому что оно изначально было слабее.  

– А наше слабое современное искусство хоть как-то монетизируется и выходит на арт-рынок? 

– Мне бы, конечно, хотелось ответить «нет», но я отвечу «да, выходит». Есть художники, которые прекрасно себя чувствуют за рубежом. 

– Например? 

– Оля Чернышева, AES+F. Нормально себя чувствуют люди, они вписаны в мировой контекст совершенно спокойно.

– А политика в России сегодня влияет на искусство?

– Конечно, это связанные вещи, и говорить о том, что мы заняты чистым искусством, сидя на башне из слоновой кости, нельзя. Мы здесь живем, мы здесь работаем, и все, в том числе и культурные институции, заметили, что мы стали более внимательно относиться к контенту. Галереи «Триумф» это мало касается, потому что мы никогда не показывали жареного. 

– Самое жареное – это где пересекаются темы политики и религии? 

– Безусловно. Мы никогда не занимались ёрничеством или провокациями. Это мы оставляли другим и продолжаем оставлять.  

– Но кто-то может AES+F назвать провокацией? 

– Может, но определенная степень провокации в искусстве обязана присутствовать, а как же иначе будить чувства у современного человека, оснащенного двумя гаджетами, побуждать его к размышлениям, сравнениям, сопоставлениям? Только ударом по голове. Вот с этим плохо у русского искусства, не очень оно бьет. А когда бить начинает, превращается в дикую свалку, без уважения к окружающим. 

– Вот Pussy Riot попробовали ударить. Это искусство или политическая акция? 

– Это в первую очередь жареное. На 100%. Это направленная, спланированная провокация с просчитанными и менеджированными последствиями. И понятно, кто и чем за это заплатил. Однако вопрос был задан по-другому: искусство ли это? И тогда надо прийти к простому определению, что есть современное искусство? Давайте попробуем вместе выработать некую дефиницию. Современное искусство – это комплекс социальных, политических, экономических дисциплин, связанный с визуализацией действительности, ее преображением и препарированием. Но есть и пограничное искусство, где то, что казалось бы совсем не является искусством, вдруг им становится. В зависимости от контекста.  

– То есть Pussy Riot стали искусством в неком контексте? 

– Давайте снова разбираться методологически. Это перформанс? Да, есть такой вид современного искусства. Провокация? Да. Грубая? Да. Затронула чувства многих людей? Затронула. Хлестанула по глазам власти? Хлестанула. А вот реакция была не заслуживающая этого всего. Если бы их просто вывели со смехом, даже без шлепка – все, не было бы феномена Pussy Riot. Знаете, сиделиц у меня язык не поворачивается осудить никак. Бесноватых же гнали из храмов, их не сажали, хоть они там, не знаю, рога всем показывали или еще чего. Но Pussy Riot – это не шутовство. Это очень злая вещь, злое ремесло. И современное искусство тоже не доброе ремесло в общем-то, не обязано оно нести добро и красоту. Оно должно хлестать. 

– В контексте «хлестать» вы бы кого хотели из западных современных авторов привезти? 

– Меня все время спрашивают про «хотел бы», а я научил себя хотеть только то, что я могу себе позволить. Мы уже привезли ровно то, что мечтали привезти. Херста, братьев Чепмен, Тима Нобла и Сью Вебстера. А уж коль про хотелки... Я бы мечтал о громадной выставке Билла Виолы.

– Его же собирается привезти ГМИИ им. Пушкина в 2017 году.

– Да, выставка будет, но она не будет огромной. У Пушкинского нет нужного пространства. Билла Виолу надо показывать гигантскими трехканальными, пятиканальными видео. Лучшее место для таких выставок – «Манеж». Я бы показал еще Мэтью Барни со всеми «Кремастерами». Показал Аллору и Кальсадилью. Думаю, это самые крутые американские люди сегодняшнего дня.

Вы не были на прошлой Венецианской биеннале? У них был американский павильон с танком и беговой дорожкой. Вот их хотел бы показать. Кусаму еще. В «Гараже» была всего одна инсталляция. А Кусама значительно сложнее, влиятельнее и интереснее. Скажу честно – мы работаем над этим. Но все это мегадорогие выставки. 

– Галерея в моем понимании – это место, где все-таки продают. В России галерейный рынок сложился? 

– И да и нет. Сначала сложился, потом благополучно подох. Формально мы открылись в 2006 году, хотя современным искусством занимались и раньше. А рынок сложился в 2007-м – начале 2008-го, до кризиса. В кризис он умер, и в 2009-м все закончилось. Началось беспросветное ковыряние. И с каждым годом все хуже, хуже и хуже. И дело даже не в дорого и недорого. Дело в потере интереса к этому. Почти у всех.

Нет, есть исключения. Роман Аркадьевич Абрамович, Леонид Викторович Михельсон, Шалва Петрович Бреус. Роман Аркадьевич, кстати, очень быстро учащийся человек, я не думаю, что здесь только фактор жены. Ему самому сейчас интересно.

Тем, кто вбегает в эту реку, поначалу кажется, что они смогут плыть по ней по своим правилам, но нет. Река меняет их стиль плавания, если кто-то хочет плыть баттерфляем, нет, будет плыть кролем. При этом русское контемпорари массового интереса не вызывает. Существует слой, который может быть искусством для масс, но он для масс и делается. Понимаете, современное искусство – это элемент просвещения. А галерея «Триумф» – просветительский проект, никакой не коммерческий. Мы уже вообще не бизнесмены и не коммерсанты. 

– А зарубежное вызывает интерес в России? 

– Тоже нет. Аудитория очень небольшая, но она растет и меняется. И это хорошо. Аудитория требует просвещения, поэтому любой проект современного искусства в России – просветительский проект. 

– Кто вообще ваша аудитория, те люди, которые потребляют искусство систематически?

– Очень разная эта аудитория. Прежде всего, люди нашего, что ли, склада. Московская серьезная публика, много видящая, много видевшая, путешествующая, у которой есть возможность сравнить. Также аудитория начала прирастать детьми людей нашего поколения. Это молодежь, которой по 25-26 лет. Они отучились в серьезных университетах, поработали там-сям, и сейчас родители возвращают их на родину для того, чтобы интегрировать в крупные семейные бизнесы. Или из патриотических соображений вернувшиеся. Есть и такие.  

– А есть и те, кто уехал туда.

– Туда даже больше. Давайте смотреть правде в глаза. И это меня расстраивает больше всего, потому что это люди, на которых я надеялся. Это люди, которых мы воспитывали и пестовали, которых мы пытались просвещать, а они взяли и уехали. Это грустно. Но не смертельно. 

– Давайте вернемся к вопросу о том, как вы отбираете молодых художников, с которыми работаете.

– Молодые художники – важная составная часть нашей деятельности. Мы очень заточены на работу именно с ними. Как мы отбираем? Все делается по нашему собственному произволу: нравится – не нравится, верим – не верим. Мы предпочитаем все-таки работать с ремесленниками, людьми, которые умеют делать руками, с людьми, у которых есть профессиональное образование и желание его правильно применить.

– Вы в одном из интервью назвали себя «культуртрегером», помогающим Москве попасть на карту современной культуры. Насколько это удалось сделать? Где мы сейчас на этой карте располагаемся? 

– Не я себя так назвал. Я вообще не люблю слово «культуртрегер». Я просто делаю свою работу, помогаю Москве оставаться в ряду культурных столиц мира. Помогаю чем могу. Я не отвечаю за ансамбль песни и пляски Советской армии и внутренних войск. Я не отвечаю за театр русской песни, за все остальное. Я отвечаю отчасти за то, чтобы в России было контемпорари. Москва не является его ведущим центром. Мы периферия, надо смотреть на это честно.

Вот биеннальная неделя, несколько десятков открытий, и что? Приехало 50 тысяч человек? Нет. Приехало 5 тысяч человек? Нет. Может, 300 человек приехало. А на Венецианскую биеннале приезжает невесть сколько. То же самое происходит со Стамбульской биеннале, с биеннале в Кванджу и Сан-Паулу. Значит, это востребовано в мире. А в Москве либо неинтересно, либо сюда сложно попасть. Либо и то, и другое. 

Чем больше конфронтация с окружающим миром, тем большее число людей пытаются разобраться, что здесь происходит. А разбираться всегда лучше на месте, смотреть и трогать руками. Искусство очень показательная вещь в этом плане. Оно очень часто объясняет и разъясняет, как живет общество. Это один из важных инструментов, не надо про него забывать никогда. Он несколько раз нас крепко выручал. И будет выручать дальше, я надеюсь. Чем я и занят.