Селфредимейд

Игрушка - один из самых благодатных материалов для современного художника. Здесь вам и предельная искренность - с обожением-обожанием мира и полной безнаказанностью палача, и мини-конструктор вселенной, и требующий пространного комментария узелок памяти.

К чести кураторов, они выстроили богатый смысловой и фактурный ряд, но не разложили его по полкам техник, жанров и стилей, а насадили «клумбами», «песочницами», создав несколько замкнутых игровых пространств, где почти каждый объект, как дитя, заметен и памятен. По характеру работы с капризным интерьером ЦДХовского «дворика», эта раскладка напоминает «Чудеса» на Красном Октябре с той лишь разницей, что последние держались на двух ключевых перформансах и с отъездом соответствующих артистов экспозиция как-то поблекла. Возможно, именно игрушка объективно и независимо от контемпорари-арта диктует актуальные правила «песочницы», где между самодостаточными объектами - энергетическое поле.

Идея «Не игрушек» пришла с Запада, где у этой сравнительно новой традиции свои мотивы и стимулы. Большинство наших художников отозвалось, скорее, на архаическую метафизику игрушки, нежели на ее потребительские штампы и, в основном, предпочло герменевтическое извлечение первосмыслов из советской и постсоветской игрушки, нежели раздел «добра» между Уорхоллом и Бойсом.

На выставке очень мало поделок, больше так называемого редимейда. Из собственно игрушек, выделяется супрематическая коллекция работ А. Геснера 30-х годов - периода творения нового мира - и провинциальная самодельная коллекция 80-х В. Архипова  -   вынужденная мера выживания  в безыгрушечном или бездушном мире  (ну не игралось ребенку в ширпотреб, пришлось сделать пулемет!). Из нового - серия магических головоломок Дианы Мачулиной «Герменевтика подозрительности» - своеобразный ключ к  идее выставки в целом.

Представленной на выставке игрушке будто бы не слишком свойственно авторство:  дадаизм, нужда, размышления делают ее анонимной, пра-язычной, в самой себе замкнутой. Деревянные роботы Кирилла Рубцова -  по сути матрешки. Игрушка нашего художника - чуринга, приглашающая к ритуалу, созерцанию и рисующая татуировкой архиважную, с символическими пропусками для матерка, историю создания.

Но игрушки - лишь рамка, коробочка, внутри которой - настоящий разгул рефлексии.

Тут артисты «оттянулись в полный рост», еще раз доказав, что современный художник потребляет игрушку не как пай-мальчик, а как сорви-голова, для которого игра была и есть  жертвоприношение с расчлениловкой и трансформиловкой. Перед нами - вдохновенная «анатомичка» смыслов и ценностей, памяти и фантазии. Книга отзывов пестрит негативными реакциями чад, заботливо выведенных руками возмущенных родителей:  видимо, у выражения «инфантильное поколение» судьба такая же, как и у   «нетрадиционной медицины». Настоящие же дети в игрушки не играют, они играют в неигрушки.

Магия игрушки - не только в изначальном оправдании демиургической космо- и эсхатологической практики, , но и в непреложности остранения.

Впрочем, рефлексия наших художников тоже облачена в ритуальную рамку ассоциации с классикой, античной скульптурой, нерушимым телом. В пределе греческая Венера Милосская без рук и головы - это наше «уронили мишку на пол».

Вслед за «Пупсиком» Ростислава Лебедева, потерявшим и себя, и фон, и багет, влечет за собой «Посвящение пупсику» Георгия Шелковского, где от голыша остается одна голова, но обретенная как центр хаотической иерархии. Маленький Аполлон, он же пупс, Сергея Волохова  восседает на горшке - властный в своей целлулоидной статике,  под потолком - вместо орлов с гербами - парад астральных пупсов Бориса Орлова, и в аду - на  невидимых вертелах Алексея Костромы  - они же. Их по кускам ест Константин Скотников и рождает изо рта Вячеслав Мизин. В конце экспозиции - удивленные белые божки-мутанты Юрия Шабельникова смотрят на черный The Еnd своей  винтиковой цивилизации, а с подставки бюста взирает пуговицами Хрюша Ростана Тавосиева.

Будучи одновременно и богом, и жертвой, игрушка не унывает и не теряет лица. Повешенные Комаром и Меламидом на виселице из детского конструктора слон и осел могут оказаться и пародией на либеральную и консервативную партию США, как написано в пресс-релизе, так и на самих Комара и Меламида, а может быть, это басня  нью-дедушки Крылова о судьбе российского соц-арта?

Случайная встреча на выставке - вынимание мозга из смиренного крокодила Гены группой ПМП, основанной Дмитрием Александровичем Приговым и пронзительный узелок  Лизы Морозовой на память о навсегда замолкнувшем телефоне «отца русского концептуализма» - один из самых выразительных реквиемов художнику, высоко ценившему смысловую мощь игрушки.   «Пригов игрушки обожал, - делится медиахудожник и композитор Ираида Юсупова.  - Мы с ним вместе делали «Египет»: по стенам висели  египетские фото-пейзажи Александра Долгина, во многих из клоторых был «вмонтирован» Дмитрий Александрович, на экране крутилась медиа-опера «Путешествиев Египет», а на полу лежали мумии (я сволокла к нему домой все свои и дочкины игрушки, он их всех мумифицировал туалетной бумагой. И все это кучами лежало в КЦ «Дом». Очень душевно было!».

Игрушка трансформирует  не только пространство, тело, но и время. Поставленные на колеса электроприборы Ирины Кориной лихо выводят траектории по пультову велению, а маленький выцветший «птиц» Бориса Матросова грустно циклирует на вбитом в чемодан граммофоне под ностальгический французский шансон.

На рассыпанных по коллажу шестеренках и пружинах часов Бориса Штейнберга распята куколка - вечность.

Наконец, игрушка - житель отдельно взятой, понятно какой, страны. В небольшом выставочном пространстве можно встретить роддом для матрешек и крематорий для Барби (почти шовинистическое  арт-заявление Дмитрия Цветкова) Здесь настоящий, данный напрокат Зоологическим музеем ежик отважно мутирует в массажный коврик (гипотеза эволюции от Германа Виноградова). Вместо Христа - чебурашка с пасхальными яйцами на ушах,  а высоко, а вместо Спаса - Дед Мороз (снова Германа Виноградова). Здесь блаженный -  ни на что не похожий китайский «заяс» Александра Сигутина с евангельским «истинно говорю вам», а счастливые любовники в райском саду - выброшенные на помойку «Катя» и «Петрушка».

Игрушки - забытая империя с режимами, армиями, военными спальнями и алтарями для самоубийц, и венец этой сказки - археология детских площадок на черно-белых фотографиях Игоря Мухина.

В любой ипостаси игрушка неизменно оказывается выразительнее чего-либо еще.

Для рекламиста «Не игрушки» -  кладезь  глубоких инсайтов, смелых приемов и тем. А трогательные жирафики,  мягкими губами отдирающие куски от картины  или волокущие здоровенное пианино к маленькой норке с неоновой надписью future - сентиментальная ода потреблению, отсылающая не к маньякам, а к дурачкам.

Все сейчас только и толкуют о том, что кукла - мощный трансформатор сознания, и действительно, с выставки выходишь другим - и тут же попадаешь в объятия детской студии ДЭЗ№5, где игрушка, как попкорн из зерна - выстреливает в кривую и гипертрофированную ребячью фантазию или проблему.

Но этого мало. Идешь на круглый стол, посвященный выставке «Не игрушки», и попадаешь в вертеп о трех марионетках. Одна кричит: «У вас не игрушки, а монстры!» Другая: «У вас не развеска, а хаос!» Третья: «У вас не художники, а черт знает что!» В ответ на взрослые аргументы спикеры не унимаются и ритуал повторяется снова и снова, пока всем не становится ясно, что все это уже - не игрушки. Что молча подтверждает Герман Виноградов, выдувая мыльные пузыри из ванночки, на которой зиждется домик, а на домике том стоит череп - земля наша...