Под звуки Брайнина

 При входе в домик Чехова кажется: современная Москва художника Брайнина вставлена в кураторскую рамку смерти от державно-техногенного скальпеля. Мысль проста: здесь, на земле - теплые люди, дома, жизнь, органика. Там, в небе - стеклопластик, арматура небытия. Там не ступала нога, потому что нога - внизу.  А туда - «только самолетом»...Вот они и скользят по потолку вместо птиц, переводя кириллицу-Москву на латиницу-City. Чужеродность, никчемушность, безвоздушность, скафандр, саркофаг.

Можно было бы попенять Полине Ивановне Лобачевской за нарочитый ретро-град, но Москва и в самом деле не мутирует нелепо, чудовищно, нарушая законы современной психо-философии об обязательном для любого существа прохождении лиминальной фазы развития.  Лиминал «зашкаливает», а обещанной гармонии на выходе, обусловленной генетическим опытом само-строения и само-сохранения, нет... Выставка удивительно точно вписывается в летнюю волну сносов.

Выставка. Но не Брайнин. Он держит здесь свою, весьма интересную доминанту: его беспокойство будто из другого теста:

«Я чувствую, как умирает мой город, я здесь родился, и знаю его достаточно хорошо. Но теперешний социум мне враждебен, по сравнению с тем, бывшим лет двадцать назад, враждебен не политически, не эмоционально - он мне просто мешает жить. Я уже не могу себя представить в три часа ночи на улице с этюдником. А я это делал, мне было хорошо и благостно. Я придумал целую систему писания ночью, знал, какие краски где расположены на палитре, чтобы не обращать внимания на неоновый свет фонарей, съедающих цвет. Люди встречающиеся ночью, были братьями. Теперь это, в лучшем случае, братья по оружию. Даже если я просто рассматриваю город, эти люди со злыми лицами, о которых я забыл на минуту, напомнят о себе. Даже страх появился, чего совершенно не было раньше... У меня ночной город никогда не был агрессивным, а наоборот, таинственным. Ночь и дождь позволяли увидеть все знакомое по-новому. А сейчас?»

«Злые лица» - это о людях, но не городе, хотя слово «руина» - первое, что приходит в голову, глядя на нынешнюю его Москву. Картины Брайнина - не диагноз и не прогноз, и даже не анамнез.  Это портрет или фотография, где задумана и «схвачена» вся жизнь престарелой натурщицы, но не в виде «комплекса» или недуга, а в виде природной, кармической провиденции. Что здесь, кстати, первично - фото или живопись, уже не важно - это, безусловно, вывод и позиция сегодняшнего Брайнина.  «Я до сих пор думаю, что изобразительное искусство - это вещь не навязчивая, оно не мучает человека, и не дергает его. Хочешь - смотри, не хочешь - не смотри. Теперь я вижу, что искусство очень агрессивно. Навязчивость и неординарность недалеки друг от друга... теряется этическое начало - и в художественном, и в социальном смысле. И будет теряться еще больше. Все меньше искренности отношений к чему бы то ни было и во взаимоотношениях людей».

Может быть, поэтому пузырящийся штукатуркой и зияющий прорехами московский дворик Брайнина ничуть не желает превращаться в мрачный питерский «колодец», а холст, пропитанный запахом пруда, пустыря и тлена живописен и невозмутим. Трещины и трава, лужи и крыши, стены и провалы, свет и тень, день и ночь, красный и зеленый  - все это убранство, щетина, поросль, грива - драгоценные одежды болотного царя. Москва уходит пышно. Подыгрывая Брайнину,  выставочная техника шутит со зрителем - отойдешь от картины - в ней вечереет, приблизишься - с добрым утром, милый город.

Перпендикулярные медиа-фокусы с небоскребами на потолке и освещением на стенах очерчивают парадокс двух возможных взглядов на превращение Рима в Мир. Москва оказывается  не столько запущенной, сколько отпущенной бродить по собственным закоулкам. Ей интересно, она не жалуется. Со следами былого счастья на лице, город излучает достоинство, покой и доброту.

А злые москвичи Москве не нужны. Они мельчают и комочками пасутся где-то в глубине, уступив место более спокойным персонажам - маскаронам и статуям.

Городские изваяния - любимые герои раннего Брайнина, да и не только его - тут к нашим услугам и живопись, и литература. Там, в 80-х, они сюрреалистичны, мультяшны, инфернальны и, выпячиваясь из фасада, претендуют на забавный центр вселенной. Но этот сюжет куратора не интересует - для любопытных есть пара каталогов с выставок прошлых лет. Нынешний Брайнин будто оставил их, и они, потоптавшись в недоумении, мутировали в питерских собратьев - расхлебывать положенную чашу безумия в отведенном для этого месте. Там их приняла и прописала писательница и поэтэсса Ирина Дудина:

«Тут были маленькие карапузы, пухлые мальчуганы, девушки-нимфетки и девушки зрелых лет, мужчины и юноши, мужья и жёны, мужи и матроны! Были старцы с присохшими к старым костям мышцами, были старицы обнажённые, с сардоническими улыбками, только поверх присохшей к костяку увядшей мускулатуры у них ещё были усталые груди, намекавшие на их пол. Вместо собак и кошек это каменное население Питера  окружало себя львами и драконами, грифонами и опять львами. Иногда вклинивались бараны и козлы с инфернальными рожами.

А так полным полно в  том небесном городе было чертей. Ужас, какие черти! Под эркером морда чёрта просто была как в геенне огненной, так как над ней поржавело какое-то железо. Над одним из домов  смотрели на меня мальчики с отрубленными головами. Головы у них отпали, потом головы эти приставили, не заделав шеи раствором, и вот мальчуганы эти с нежными губками, с решительными своими характерами смотрели на меня как жертвы маньяков. Меня потряс ряд Панночек. На старом жёлтом доме их было много: простых маскаронов простых девушек с пышными волосами, сделанными в виде струй, с маленькими носиками и небольшими глазами. Но от потёков из сломанных водосточных труб, от каких-то неведомых ударов судьбы они стали все разными, эти 10 сестёр близнецов. Одна девушка смотрела так, будто унюхала меня своими зелёными в плесни ноздрями. Вторая была с расколотым лицом. У третьей струйки чего-то чёрного спускались  из уголков губ, будто крови напилась. Четвёртая смотрела на меня в упор, глаза у неё были как у ведьмы. Пятая как бы обмерла, лицо у неё покрылось трупными пятнами...  Она словно требовала возмездия и крови своего мучителя! Я убежала от этих маскаронов дальше, дальше...»

Маскароны Брайнина также невероятно анимированы. Кажется, будто ему приходилось спрашивать разрешения на съемку у всех этих львов и атлантов, либо прятать камеру, заклеивая ее черной бумагой или обматывая изолентой. Но прототипами его героев оказываются не скандальные греки, похотливые сатиры, продажные камелии или глупые пионеры, а папа-мама-бабушка да сам художник - наивные и архетипические, как детские сны. Лобачевская откопала их где-то в частных коллекциях и поселила на втором этаже вместе с летним Крымом, Кавказом и какой-то развеселой  ученической ура-Москвой 60-х. А на стене - другое, хорошее, не враждебное видео, где картины тасуются как фото-карточки с портретами города.

«Я помню в Париже, когда пошел дождь... по кариатидам потекла вода. Вот это эротика. Они стали все вдруг мокрые. А перед этим спокойно существовали на солнце. А тут вдруг образовались все эти потеки, обнажили формы, волосы стали двигаться по груди, одна рука вдруг стала мокрой и черной, ушла в другое пространство. Жизнь и одушевленность кариатиды - это форма и квинтэссенция состояния стены, это идеи людей, живших здесь, принимающие форму, которая распирает стену изнутри. ( Дотронувшись до стены, чувствуешь, как вздулись слои штукатурки, и это - ощущение присутствия жизней, прошедших внутри...)»

Маскароны  и львы Брайнина не прячут зубов, но и не кусаются.  Они не просятся со стены и не пытаются соскочить с тумбы, а продолжают дом будто раковину - моллюск. Они молчат - не затаив языческую месть за нанесенные увечья, а  задумчиво и страстно предаются переменам физиономией, туловом, городом. Возможно, им и Сити не мешает, как мешает Петербургу колом стоящий газоскреб. Они принимают его за очередной оптический обман, упорно не желая верить в хирургический цинизм и захватывая в общий котел зрения автомобильную толкотню, и самоварное золото «Лужка-Спасителя».

В воздухе летают вариации Олега Трояновского на тему любимого художником "Сиреневого тумана".  Выставка похожа на короткую новеллу, сведенную в конце к одному сочному мазку, ударной ноте, емкому афоризму Брайнина. Не Вагнера.

В статье использованы выдержки из монологов В. Брайнина, опубликованные в каталоге к выставке 1995 г., а также отрывок из романа Ирины Дудиной «Предводитель Маскаронов», 2009, dudira33.narod.ru.