Виктор Пивоваров: защита от катастроф | Репортажи

Виктор Пивоваров: прочь от катастрофы Живущий ныне в Праге один из отцов московского концептуализма Виктор Пивоваров стал частым гостем столицы: в 2004 в ГТГ - «Шаги механика», через два года - в Ермолаевском - «Едоки лимонов», нынче - На Гоголевском - «ОНИ». О концептуальных чудесах и инсайтах, грехах и билбордах, масках и лицах, иронии и романтизме - специальный репортаж Advertology.Ru

Благодаря Пивоварову каждый советский ребенок моего поколения становился, хотя бы на время, законченным сюрреалистом, разглядывая иллюстрации к «Оле Лукойе» Андерсена, "Черной Курице" Погорельского, «Веселым картинкам» и «Мурзилке». Вместе с художником Кабаковым, поэтами Холиным и Сапгиром Пивоваров продолжал по-своему «гнуть линию» обэриутов и будетлян, разыгрывая слова и образы на шахматной доске заменившего картину семиотического "стенда". Но в абсурдизме Пивоварова никогда не было Хармсовой жестокости «Пакина и Ракукина», оторванные головы кажутся аккуратно отрезанными и случайно утерянными, уличный скандал напоминает шум за стеной, а авангардистский парадокс - удивленное, часто ностальгическое созерцание. В его концепте навсегда поселился добродушный серый мышонок из повести, населяя окружающий мир милыми сердцу мелочами, мультяшными человечками и зверушками. Все внимание Пивоварова отдано периферийному и незаметному, происходящему не в жизни, а в языке, собственно, в этом и есть принцип и суть концептуализма. Но если у его друга и коллеги Кабакова или Рубинштейна в ход идут откровенные банальности, администартивные и литературные клише и лозунги, то Пивоваров работает с самым кончиком обыденного языка - ни в чем не повинными оговорками и двусмысленными словосочетаниями вроде таких:

Кружок любителей
Были и картинки
Разошелся с сожительницей
Свернувшись незаметно клубочком
Целый ряд подробностей
Хотя бы небольшое счастье
Подметали и так далее...

Услышав подобное, как правило, дети (или рекламисты) хорошо чувствуют смысловой сдвиг и рисуют буквально «как слышат», превращая реальный мир в театр абсурда, где в случайные прорехи действительности задувает ветер Иного. Ожидание этого Иного Пивоваров понимает не саркастически-развенчательно, не пафосно-колокольно, а таинственно-проникновенно. Чем-то оно напоминает «коллективные действия» Андрея Монастырского, только со знаком «плюс» - никакого дискомфорта этот "сдвиг"не вызывает, более того, мы буквально зависаем над "тизером", как не привязанная к земному тяготению муха (та, что оказалась случайно на портрете Канта и будучи сфотографированной Монастырским, была увековечена в работе «Кант под мухой», в Пивоваровской же интерпретации оказалась - мухой над Кантом). Может быть, нам так комфортно, потому что пауза нашего зависания буквально прорисована и эмоционально окрашена таинственно-приглушенной, «магриттовой» палитрой. А может быть, потому, что созерцательные практики Монастырского всегда где-то в ненастном "снаружи", а Пивоваровские - в домашнем, зеркальном "внутри".

Другая особенность Пивоваровских концептов, часто отмечаемая критиками, - сублимация смысла в сжатый, как дорожный знак, пиктограмму-индекс, точно попадающий в мозг. Разнимая образы на фрагменты, Пивоваров выбирает значимые и синтезирует пронзительные и трогательные конструкты-логотипы.

В ход идут и фрагменты текста - и в том, и в другом концептуалисты - наследники авангардистов. Но когда вся эта нанотехнология приводит к рождению какого-нибудь растительно-зооморфного заоблачного мутанта, он снабжается странным термином, соединяющим наукообразную и романтическую стилизацию и таким образом добродушно обходит пафос (например, «Лемнос Ангельский из отряда Душевных»).

Нынешняя выставка менее занимательна и любопытна, чем «Едоки лимонов», где была выстроена фантастическая эволюция жизни - в духе, чем-то напоминающем Дарвина, а чем-то Псевдо-Дионисия Ареопагита. Она неожиданно соц-артистична и антропологична, включая, как у дедушки Крылова, флору-фауну. Она вдруг трансформирует абсурдизм коллажа, в лоно забытой классической композиции, а сюрреалистический монструоз - в супрематическую или фотографическую норму. И все это посвящено Москве - прошлой, нынешней, реальной, иллюзорной, но неизменно - человеческой. Десять залов - десять «аудиторий» - «меланхолики» и «избранники», «духи» и «стеклянные» , «отшельники» и «философы», «совершенные» и «бессмертные», «красавцы» и «возвращенцы».

Странность метаморфоз, ведущая нас, как Кэролловскую Алису в кроличью нору, в зазеркалье беспечного Лиса («Едоки лимонов) и весело разменивающую желтизну лимона и перво-яйца сменяет острая меланхолия и сарказм с одной стороны и супрематическое торжество модульных манекенов и реалистических персонажей - с другой. Это не абсолютная величина (выставка лишена иерархии этажей), но доминанта, четко разделяющая космос Пивоварова на две половины - адскую и райскую.

Не обошел художник и того, что нынче называют корпоративным, социально-должностным "совершенством", офисной "реализацией". Вероятно, из этих соображений обнажены «нижние чакры» и у «совершенных», и у «красавцев». Нежные круги - логотипы «абсолюта» - мерцают «Сорокинской» рекламной манипуляцией. Здесь же висят слегка напоминающие буддийские маски «Влюбленные», паззлообразно лишенные половинок лиц таким образом, что при соединении получается нечто вроде традиционной пары Шивы&Шакти. Третье сословие по-Марксу, чистилище по-Данте, эрос по-Платону и т.д.

Эротический мотив доминирует не только в среде дьявольских красавцев и псевдо-совершенных, но и у отшельников, отрисованных черной тушью с "рембрандтовской" живостью и виртуозностью. Над отшельниками художник жестоко трунит: то герой сидит у проруби в позе лотоса, отрастив на обоих руках длиннющие «императорские» ногти и разговаривает с рыбкой, отсылая нас к «щучьему велению», то занимается явно однополой любовью с древесным стволом, то не помещается в приткнутой к стене дома «диогеновой» бочке,- мучительные, самоедские попытки «встать на путь» напоминают изданную только что серию смешных Пивоваровских сказок «О поэтах». Но больше всего издевается над отшельниками их собственная крайняя плоть как метафора тела и тлена - именно ее, по словам художника, труднее всего побороть. Удается это лишь бессмертным эйдосам.

Эйдосы бесполы, бесплотны и психоделически-радужны и бесстрастны, напоминая тонкое тело и одновременно костюм арлекина. Модульная структура тела, кем только не прорисованная уже до Пивоварова, сделала бы их клишированными 3D- куклами, если бы не кружки-кофейники-лампы-ножики в руках и стены московской квартиры - вокруг. Пивоваровский рай - все та же кухня, все та же «роза красная в бутылке» напротив распахнутого окна с многозначительным видом на сталинскую высотку. Но вместо былой вольной левитации фрагментов коллажа - объемная геометрия узнаваемого, универсального антропоса.

Стоит, правда, эйдосам вернуться на землю, как они обрастают цитатными и стилизованными "романтизмами", обретают стихийную беготню, кучу-малу, и... радостный, эротически-взволнованный ... пенис. Посвященная любимой московской тусовке серия "Они вернулись!" перекликается с другой московской серией "Милена и духи", сделанной по рисункам снов и видений любимой жены. и то, и другое скрывают экстаз или катарсис под добродушной маской юмора. И пожалуй, было бы это неплохо - совершив путешествие в мир горестных искушений, циничного разврата и невозмутимого рая, вернуться к земным детским переживаниям и успокоиться, но не тут-то было.

Пожалуй, самая неожиданная часть выставки - черно-белые, реалистично-акриловые, сделанные по фотографиям, портреты философов - от близких друзей - Ильи Кабакова, сына - Павла Пепперштейна, Дмитрия Пригова до Мераба Мамардашвили и Даниила Андреева. По той же, видимо, эйдетической причине портреты лишены намека на искажение. Они реальны ровно настолько, насколько идеальны эйдосы. То есть, абсолютно. Эти стерильные билборды не поддлежат никакому подтруниванию, ибо суть непреложные и неоспоримые, иконические факты. Герои восстанавливают структуру классической картины и превращают концептуальный стенд в нечто среднее между советской доской почета и чернокаменным некрополем (Даниил Андреев срисован с лагерной фотографии в профиль и в фас).

Как черно-белый отшельник - воюющий за бессмертие со своим бренным и непослушным «концом», пивоваровский пантеон будто утверждает возможность воскресения избранных во плоти, возвращаясь, как Малевичские портреты, к первоначально отвергаемой и авангардистами, и концептуалистами традиции реалистов-передвижников с той лишь разницей, что фотографий у передвижников не было. Разумеется, и это - египетская маска, семиотический концепт совпадения «знака и объекта», к тому же подчеркнуто про-рисованная. Просто ветер Иного дует теперь не из узенькой щелки с голубыми небесами, не из паузы молчания или психоделической мутации,а из зрительского мозга, припоминающего тексты, что сотворили забрендированные пивоваровские герои.

Один из них - Андрей Монастырский - предпочел непосредственному созерцанию Иного в подмосковных лесах ожидание, бесконечно вычитая из сознания всевозможные формальные штампы и привычки и отодвигая чудо, как горизонт. На предыдущей, допивоваровской, выставке здесь же, на Гоголевском, видеодокументация "коллективных действий" соседствовала с абстрактными инсталляциями-шифровками этих действий. Напротив, Виктор Пивоваров, подглядывая за амбивалентностью смыслов и превращая найденный абсурд в волшебные инсайты, решил, в конце концов, населить Москву идеальной супрематической расой homo moscovite и вприпомнить их "реальный", документальный облик. Герои его портретов (весьма разные) - среда обитания художника, его творческая кухня, мыслительный котел. Простые предметы и простые портреты делают попытку скрыть непроявленное в обыденном и явиться, наряду с шуткой, магическим щитом от слишком пафосных, космических, катарсиальных смыслов, неким гарантом человеческой скромности и ума. Но она не особенно удачна - достаточно лишь взглянуть на то, как напряженно и сосредоточенно смотрят с "билбордов" непохожие Сорокин и Андреев, Лимонов и Бродский, как иконописно медлительны жесты эйдосов: то ли оттого, что Пивоваров живет вдали от Москвы, то ли оттого, что не такой уж он, выходит, "концептуалист".

Мы немного поговорили с Виктором Пивоваровым.

Насколько важно для вас, а, возможно, для концептуализма, сохранять в неизменности иронический, подтрунивающий, антипафосный тон? Ведь даже портреты ваших героев прошли черно-белую «нейтрализацию». А между тем вы - романтик ...

Москва это такая сквозная тема, которая проходит сквозь очень многие мои сочинения. И в данном случае она заявлена в первом зале как ключик ко всей выставке - в самом начале - в серии «Меланхолики» и в финале - в серии «Они вернулись», потому что это очень московский, очень романтический альбом, который заканчивается таким экстатическим взрывом... Это мой любимый город, который я увез с собой.

Но вы постоянно труните над своим чувством...

Нет, хотя, конечно, здесь присутствует в слабой или сильной степени оттенок юмора или иронии, но дело в том, что это вопрос баланса. Очень многие мои работы либо чувствительные, либо сентиментальные, либо романтические. И если не дать вот этого баланса ироничности, то это, конечно, могла бы быть катастрофа. Поэтому для меня важно это уравновешивание.

Московский концептуализм - это и есть баланс, о котором вы говорите? Ведь концептуалистами называют нынче всех - от соц-артистов до мистериографов...

Как раз сегодня я сегодня прочел статью Бориса Орлова. И я очень советую каждому, кто интересуется искусством - и концептуальным, и неконцептуальным, прочесть эту статью, потому что там он очень четко разделяет современное искусство, которое многие критики свалили в одну кучую. Он определяет отдельные четыре линии. Даже самого Пригова и себя он относит к другой линии, чем настоящий концептуализм. Очень любопытное и очень мудрое понимание. Сейчас под этим словом «концептуализм» действительно, понимается все, что угодно. И надо либо не употреблять его вообще, либо обходиться с ним очень осторожно и точно.

А вас куда поместил Орлов? Или иначе: куда бы вы сами себя поместили?

Да назовите хоть груздем! Люди нуждаются в том, чтобы как-то определить границы, но вопрос не ко мне. Потому что это внешний взгляд на творчество. В нашем кругу есть такая маленькая история-метафора. Маленький мальчик сидит на горшке и какает. И ему страшно интересно увидеть, как же это происходит. Но когда он пытается заглянуть, попа у него, естественно, поворачивается, и он не может ничего увидеть. И все мы в такой вот позиции.

Почему ваши отшельники всегда с обнаженными «нижними чакрами»? Это ведь знак?

Конечно. Ведь отшельничество, которое здесь представлено как это духовный путь, духовная практика, связано с борьбой с телом. А тело представлено в виде обнаженных мужских органов, которые очень заметны в этой серии. Как нарисуешь желудок? Можно нарисовать пузатого человека, как Брейгель, но ведь речь не идет об обжорстве - обжорство слишком узко, примитивно. А эрос - всеохватывающая вещь, тотальная, огромная сила, и ее победить - это для отшельника настоящая задача.

Но ведь «Они возвращаются» - к эросу! Сила действительно всеобъемлющая...

Да! Там - другой эрос, возвышенный, а в «Красавцах» - наоборот, гротескный. Все время балансирование - для того, чтобы не провалиться в какие-то крайности, в пафос, в сентиментальность, в какой-то ложно понятый романтизм.

Вас вдохновляли учения древних, традиции? И если да, то что именно?

Да, много, скорее, в каких-то общих чертах, но это слишком долгий разговор.

Выставка Виктора Пивоварова "ОНИ" проходит на Гоголевском бульваре 10 в филиале ММСИ и продлится до 10 марта.